Самый глупый ангел - Страница 43

— А можно мне съесть мозг жены констебля? — спросил Артур Таннбо. — Судя по голосу, она с перчиком…

— Сначала извлечем всех из земли, есть будем после, — распорядился новый парень: он привык командовать людьми.

— Это кто же умер и сделал вас боссом? — поинтересовалась Бесс Линдер.

— Все вы, — ответил Дейл Пирсон.

— Мужик дело говорит, — сказал Марти Поутру.

— Пока вы, мальчики, тут заканчиваете, я, пожалуй, прогуляюсь вокруг стоянки. Батюшки, да я и ходить, кажется, разучилась, — сказала Эстер, волоча за собой одну ногу так, что в грязи оставалась глубокая борозда. — Но «ИКЕА» — и впрямь восхитительное приключение после ужина.

Никто не знает толком, почему вслед за поеданием мозгов живых людей мертвые так обожают недорогую сборную мебель.

А на другом краю стоянки Теофилус Кроу был занят: дождевая вода в его ушах вытеснялась собачьими слюнями.

— Отстань, Живодер.

Тео оттолкнул здоровенного пса и нажал на тангенту полицейской рации. Он регулировал бесшумную автонастройку и усиление сигнала так и эдак, но кроме далеких бестелесных голосов из белого шума прорывались только разрозненные слова. О корпус машины грохотал дождь, и Тео пришлось положить голову на приборную доску, чтобы слышать из крохотного динамика рации хоть что-то. Живодер, само собой, воспринял это как приглашение вылизать еще немного дождевой воды из ушей констебля.

— Фу! Живодер!

Тео схватил пса за морду и сунул ее между спинками сидений. Дело не в мокрости пса и не в вони из пасти — нешуточной, кстати сказать. Дело в шуме. Живодер слишком шумел. Тео залез в бардачок и в навсегда скомканной упаковке отыскал половинку «слим-джима». Живодер сказал крохотной мясной палочке «ням» и, смакуя жирную милость, причмокнул у самого уха констебля.

Тео щелчком выключил рацию. Одна из проблем жизни в Хвойной Бухте с ее вездесущими монтерейскими соснами втом, что через несколько лет эти новогодние елки перестают быть похожими на новогодние елки и начинают выглядеть как гигантские метелки для пыли, поставленные на попа. На верхушках у них — огромные паруса хвои и шишек, ниже — длинные худощавые стволы, а еще ниже — корневые системы, плоские, как блины. Такое дерево при сильном ветре приспособлено падать, как ничто другое. Поэтому когда по всему побережью рассекает эль-ниньо и тащит за собой подобные ураганы, обесточиваются сначала мобильные и кабельные сети, затем — весь город, и наконец сдаются телефонные компании. Вся связь с внешним миром эффективно обрывается. Подобное Тео наблюдал и раньше, и ему не нравилось, чем это грозит. Еще до рассвета затопит всю Кипарисовую улицу, а к полудню жители будут перемещаться по агентствам недвижимости и художественным галереям на байдарках.

В машину что-то ударилось. Тео зажег фары, но с неба лило так сильно, а стекла так запотели от собачьего дыхания, что констебль не увидел ничего. Наверное, ветка упала. Живодер гавкнул — оглушительно в замкнутом пространстве.

Можно поехать патрулировать центр города, подумал Тео, но Мэвис закрыла «Пену дна» на Рождество, поэтому сложно себе представить, что в салун кто-нибудь попрется. Поехать домой? Проверить, как там Молли? На самом деле ее маленькая полноприводная «хонда» лучше приспособлена для езды в такую погоду, а сама она достаточно сообразительна, чтобы из дому вообще никуда не выходить. Тео пытался не воспринимать лично, что она не появилась на вечеринке. И очень старался не брать близко к сердцу слова летчика: дескать, Тео недостоин такой женщины, как она.

Он опустил голову и в гнездышке консоли, по-прежнему в пузырчатой упаковке, увидел свой стеклохудожественный бонг. Тео взял его, хорошенько осмотрел, из кармана полицейской рубашки вытащил кассету от фотопленки, наполненную клейкими зелеными шишками, и принялся набивать трубку.

Искра от дешевой зажигалки на мгновение ослепила его — и тут же что-то царапнуло снаружи машину. Живодер перепрыгнул на переднее сиденье и залаял на окно. Его мясистый хвост лупил Тео по лицу.

— Лежать, мальчик. Лежать, — скомандовал констебль, но здоровенный пес царапал виниловую обшивку.

Зная, что впоследствии придется иметь дело с сотней фунтов очень мокрой собаки, однако ощущая настоятельную необходимость словить приход в тишине и спокойствии, Тео перегнулся и распахнул пассажирскую дверцу. Живодер одним скачком вымахнул из машины. Дверцу за ним захлопнул ветер.

Снаружи донеслась какая-то суматоха, но Тео ничего не разглядел. Видимо, Живодер просто бесится в грязи. Констебль подпалил бонг и потерялся в акваланговых пузырьках сладкого утешительного дыма.

А снаружи, в каких-то десяти шагах от машины, Живодер злорадно отрывал голову у недомертвой учительницы. Руки и ноги у нее неистово бились, рот открывался и закрывался, но лабрадор уже прокусил почти разложившееся горло насквозь и тряс голову зубами взад и вперед. Умелый чтец по губам смог бы определить, что Эстер говорила: «Я всего лишь собиралась отведать чуточку его мозга. Совершенно необязательно было так обостренно реагировать, молодой человек».

Ох, как же меня за это отплохособакят, думал Живодер.

Тео шагнул из машины в лужу по щиколотку. Несмотря на холод, ветер, дождь и грязь, что, чавкая, переливалась через походные сапоги, Тео вздохнул: до полной досады, до глубочайшей тоски он был обдолбан и уже скользнул в ту уютную ячейку, откуда все, включая ливень, выглядело так, будто виноват в этом он один, а потому со всем этим нужно просто смириться. Не слюнявая жалость к себе, которая наваливается от ирландского виски, не гневливое порицание текилы, не мандражная паранойя спидов — всего-навсего капелюшечка меланхоличного презрения к себе и осознание того, что он абсолютно тотальный обсос и рохля.